История коммуналки в московском монастыре: «В чулане, где когда-то хранились метлы, жил дурачок Ныныка»

Этот блог – картина жизни главного города страны в разные годы, ее создают сами читатели. Среди героев – бабушки, мужья, коллеги, соседи, случайные прохожие и заклятые друзья. На этот раз в «Московских историях» – новый герой со своим рассказом. Елена Головань делится историей коммуналки в московском монастыре, где она прожила 30 лет.

Лет 15 назад я приехала на то место, где прожила первые 30 лет — с рождения. На углу Вадковского переулка и Новослободской улицы, где стоял мой двухэтажный корпус — это была территория монастыря, — расположилась уличная кафешка. Я села за столик ровно там, где когда-то стояла моя кровать. Пила кофе и любовалась привычным узором оконной решетки храма. О том, что это Собор Спаса Всемилостивого, я узнала только тогда. Обычно мы его звали «политехмой» — в нем был политехникум легкой промышленности.

Главный вход в монастырь был со стороны Вадковского переулка. Деревянные ворота, утоптанный, как проселочная дорога, двор. Справа дом в два этажа. В нем раньше жили монахини. На крыльце с пузатыми колоннами всегда сидела тетя Матрена. Про нее говорили плохое: что она всех закладывала. Хотя она с нами, детьми, сюсюкала, я ее боялась. Высокие двери. Лестница на 2-й этаж, там чужое пространство. А вот мое — за этой дверью.

Длинный коридор, тянущийся во всю длину здания, делила уборная, отгороженная дощатой стеной. Отдельно для мальчиков и для девочек. Никаких унитазов, просто дырки в полу. Наша половина направо, она покороче, на 8 комнат. Левая часть, комнат, наверное, на 12, заканчивалась помещением-пристройкой, где была огромная кухня на 8 плит. Из нее вела дверь в чулан, где монахини когда-то хранили метлы и лопаты. В чулане жил дурачок Ныныка. Взрослый, а вел себя, как маленький. Ходил по двору и дудел марши.

На этой же кухне в жестяном корыте мыли детей, пока маленькие. Надо мной издевались: плохо тебя мама помыла, вон глаза так черные и остались! Взрослые ходили в баню за Миусским рынком.

Коридор — справа и слева двери, выкрашенные коричневой краской, — освещался двумя тусклыми лампочками — в 15 свечей. С самого его конца, с кухни, приходилось нести, отставив от себя, чтоб не обжечься, кастрюлю с приготовленным борщом. Целое путешествие.

Фото: из архива Елены Головань

В конце нашего коридора — окно, свет в конце тоннеля. Там сидит тетя Поля, мать Масловых. Они живут вчетвером в 5-метровой комнате. Может, поэтому тетя Поля и сидит постоянно у окна. Мне всегда было интересно: что она там делает? Оказалось — считает проезжающие машины.

Около каждой двери лежали дрова, их принесли из сарая, что во дворе. Дровами топили печки — до 1960-х, когда сделали капремонт и дом обзавелся отоплением. (Тогда же в нашем коридоре, появились своя кухня, туалет, ванная).

В монастырском дворе

Фото: из архива Елены Головань

Поскольку мы жили на первом этаже, в каждой комнате был свой погреб, где хранили картошку. В полу был люк, вниз вела лесенка. Окна в комнатах были высокие, с широченными подоконниками и узорными монастырскими решетками. Как-то в школе дали задание нарисовать, что ты видишь из окна. Я была честным художником и старательно выводила узоры этих решеток. После того как решетки во время капремонта сняли, в окне время от времени стали появляться мужские лица. Просили стакан. Мы давали.

Еще жила Белякова. Возможно, «из бывших». У нее было интересно: полутьма, коврики, слоники, всякие фигурки, лампа, накрытая шалью. Два раза в месяц к ней приходил долговязый мрачный любовник. Если открывал кто-то из соседей, он, не здороваясь, молча проходил к беляковской двери. Стучал и исчезал.

Жили Дроздовы — мама и дочь. Недавно меня приглашали на юбилей, 80-летие дочери, Галины Лаврентьевны. Она мастер по стрельбе, альпинистка. По горам уже, конечно, не ходит, но вполне бодрая.

Наша комната была 6-й по счету. Мама, папа, я (младшая) и три брата. Разница между мной и старшим была 15 лет. Я его почти и не видела, он был летчиком и дома практически не жил. Напротив жили мать и дочь Осиповы — тетя Клава и Маина (от слова «май»). Маину я встретила уже потом, она преподавала географию в цирковом училище.

Фото: фото из архива Елены Головань

Мой папа был инженер, ходил в шляпе и шикарных по тем временам костюмах, мама за этим очень следила. Для соседей он был авторитет — единственный человек с высшим образованием. Когда я родилась, папе было 46 лет. Мы им гордились, но ближе, конечно, была мама. Как-то я спросила, где он работает. Оказалось — инженер на майонезном заводе. Меня это поразило: мой папа и какой-то майонез!

Вокруг нас были институты. Впритык стоял Станкостроительный, ему было мало места, и нас решили снести, чтобы построить новый корпус. Дом выселяли долго. Все отбрыкивались, как могли — кому охота из центра уезжать? Тем более, что в основном отправляли в коммуналки. Но постепенно уезжали. Братья разъехались к женам, и мы с сыном, родившимся в 1966 году, в какой-то момент занимали даже три комнаты. А потом мама получила квартиру в Отрадном, и мы уехали туда.

Я потом приезжала. Наш дом еще стоял. Ничейный, несчастный, полуразломанный. Его все-таки снесли, но так ничего и не построили.