Жизнь Москвы в конце 1970-х: «Диван, набитый облигациями, вынесли на помойку и торжественно сожгли»

Этот блог – картина жизни главного города страны в разные годы, ее создают сами читатели. Среди героев – бабушки, мужья, коллеги, соседи, случайные прохожие и заклятые друзья. На этот раз в «Московских историях» – Александр Васильев с рассказом о легендарном диване, занимавшем полкомнаты в коммунальной квартире, а потом торжественно сожженном вместе с облигациями внутреннего займа.

Родился я в Москве, в большой коммунальной квартире, на улице Чаплыгина. То есть, конечно, не совсем так. Родился я в роддоме имени товарища Грауэрмана. Но оттуда меня сразу привезли в замечательную квартиру, которая и стала первым моим жильем в этом мире. Понятно, не вся квартира, а только одна из ее комнат. В этом помещении площадью 16 квадратных метров с великолепным полукруглым эркером в три окна проживало тогда совсем немного народу. Прабабушка, бабушка, моя мама и ее младшая сестра. И вот 6 августа 1954 года прибавилось еще двое. Так совпало. Из лагеря вернулся дед и родился я.

Потом население ещё увеличилось, но в тот момент комната казалась вполне просторной, и в ней находились следующие предметы. Сразу при входе, справа от двери, располагалось единственное стационарное спальное место – огромная роскошная кровать прабабки. Далее, под углом к ней, стояло черное дореволюционное немецкое фортепиано с бронзовыми бра и впритык к нему стеллаж с книгами, альбомами, рисунками, короче всякое дедово имущество. 

Фото: Яндекс.Карты

Еще одну стену занимал тот самый эркер с тремя окнами и огромными гранитными подоконниками, которые в разное время использовались по-разному. А практически всю левую стену занимал диван. Посреди всего перечисленного стоял всегда накрытый скатертью круглый обеденный стол, четыре стула и большой мольберт красного дерева. Каждый из названных предметов достоин отдельного рассказа, но сегодня я ограничусь воспоминаниями о диване.

Он был сделан когда-то на заказ и длину имел не стандартную, со спинкой в обычные три подушки, а совсем неимоверную - в пять, да еще два внушительных снимающихся валика по краям. Именно эти подушки и валики представляли для нашей семьи особую ценность. Снятые с дивана и расположенные на полу, в основном под столом, эти предметы преобразовывались в несколько дополнительных спальных мест. От двух до пяти, в зависимости от ситуации и комплекции пользователя.

Тут придется сделать небольшое отступление и извиниться за неаппетитность темы. Речь пойдет о самых обычных клопах.
Когда мне было лет пять, мы с матерью летели в Сочи, в стандартный магаданский отпуск. В Москве должна была быть очередная короткая пересадка, но что-то произошло, и пришлось ехать ночевать у родственников. С нами летела еще одна семейная пара неблизких знакомых, но времена были такие, что и мысли не возникало оставить этих практически чужих людей на ночь в аэропорту. Так что поехали к бабке вчетвером. Хозяева не особо удивились, быстро перекусили, всем постелили, легли, погасили свет и честно собирались выспаться. Минут через сорок свет пришлось зажечь. Вновь прибывшая четверка не выдержала. Зажрали клопы. Так до утра и ловили их, и давили, и чесались. В аэропорт поехали хорошо отдохнувшими.

Наличие клопов не было чем-то особенным. Они тогда в Москве водились практически во всех коммуналках. Время от времени с ними боролись, вызывали «дезинфекцию», толку было мало. Но надо признать, что количество и злобность клопов в той комнате были особенными. К этому непосредственное отношение имел диван.

Еще одно отступление. Начиная с 1930-х годов часть зарплаты советским людям выдавалась так называемыми «облигациями внутреннего займа» самых разных видов. То есть народ как бы сам, добровольно подписывался на заем. Старшее поколение нашей семьи - на матери традиция прекратилась - обычно на государственной службе не состояло, но при этом зарабатывало приличные деньги. В основном музыкой и живописью. Но это не значит, что «внутренний заем» к ним не имел отношения. Потому что фининспектор точно знал, на какую сумму кто хочет «добровольно» подписаться. Иначе могли возникнуть серьезные неприятности. Так что иногда до половины заработка, если не больше, моим предкам приходилось превращать в эти самые облигации.

Многие годы они складывались тугими пачками в единственное свободное место – внутрь знаменитого дивана. В какой-то момент, несмотря на все свои размеры, диван оказался забит ценной бумагой до предела. Эта бумага вместе с самим диваном и являлись основным рассадником подлых кровососов. Но и не выкинешь, «ценные» все-таки.

Вдруг в 1957 году Хрущев сказал, что нам нужно быстренько, за 20 лет, построить коммунизм, так пока что всяческие выплаты по облигациям замораживаются. Народ однозначно воспринял это так, что его кинули, но дело было привычное, никто даже особо не расстроился. А наша семья даже вздохнула с облегчением: диван вместе со всем содержимым вынесли во двор и сожгли. Диван сгорел дотла вместе со всеми клопами и облигациями.

Совершенно неожиданно, именно через 20 лет, к концу 1970-х, объявили, что замороженные займы начнут понемногу «размораживать». Конечно не все сразу, начиная с каких-то самых ранних видов и серий, по не очень адекватному коэффициенту пересчета… Но народ всё равно обрадовался.

Заезжаю я как-то проведать бабку, она тогда на Авиамоторной жила, рядом с рынком, и вдруг слышу от нее такую историю. Оказывается, кроме тех, что в диване, несколько пачек облигаций лежали отдельно на стеллаже. По какой-то непонятной причине, она, женщина абсолютно изумительной расточительности, не стала их сжигать с остальными, а пересыпала дустом, завернула в клеенку и закинула в пространство между оконными рамами. Самое удивительное, что они каким-то чудом при всех переездах сохранились. И вот она мне говорит: "Саша, забери себе, может, хоть какие-то копейки получишь".

Чтобы не обижать любимую бабулю, я сунул пачки в авоську и зашел в ближайшую сберкассу. Конечно, большинство облигаций оказались не того года и иных серий, но и за ту малость, которая по всем параметрам совпала, мне выплатили около 500 рублей. Я обалдел. Это были очень серьезные тогда деньги, месячная зарплата академика. Позвонил бабке, хотел отдать, но она меня, естественно, послала, что было на нее много более похоже, чем втихаря ныкать какие-то бумажки. Эту историю я рассказал уже так, к слову, чтобы завершить сюжет о знаменитом в нашей семье диване.